Лишь два вопроса. Два, но самые важные для чистокровного наследия. Будь смерть девочки гарантией, что выживет наследник, или скажем, родители — Кассия лично положила бы её на алтарь. Если она последняя выжившая, то стоило узнать перспективы её выживания и дальше. Однако, если спасти род невозможно — потерять их родовую магию ужасно. Чистокровные в различных идиотских войнах уже и без того потеряли не один и ни два чистокровных рода со своей особой магией. Даже зыбкий шанс сохранить текущую... Стоило бы использовать. Cassia Greengrass

Гробовщик завис. Несколько секунд он просто сидел, глядя на неё с изогнутой бровью. Первая мысль была совершенно растерянная: «Какую ещё статую?», но постепенно осознание дошло — и взор расфокусировался, проходя куда-то сквозь жену. Резковато поднявшись со стула, Морвран прижал к губам согнутый палец, несколько раз пройдясь вдоль стола и огромного витражного окна ему параллельного, не зная — то ли смеяться, то ли извиняться за всю эту ситуацию. Наконец остановившись, он опустил руки, но поджал губы, сдерживая, пожалуй, совершенно не уместную сейчас улыбку. — ...это не... не то о чем ты подумала. Morvran Avery

Александрит вдруг вспомнила, что в августе она должна была отправиться в Ирландию волонтером в заповедник золотых сниджетов — сначала на несколько недель, чтобы попробовать свои силы и доказать хранителям маленьких волшебных птиц свою пригодность, а дальше, если бы все прошло хорошо, можно было бы говорить и о полноценной стажировке. Воспоминание об этой неслучившейся поездке посреди склепа, который теперь должен был стать ее домом, принесло боли больше, чем все произошедшее. Ее цель больше не выхаживать чужих птенцов, а взрастить своего — такого же чужого, как и все, что ее окружало. Ее собственная жизнь была кончена — никакого долго и счастливо. И только тогда она наконец позволила себе заплакать. Alexandrite Avery

Аналитический ум, заточенный на сопоставление мелких, временами кажущихся несовместимыми, фактов и данных, чтобы по итогу получить результат. Фрау Трэверс всегда считала его одной из своих сильных сторон. Но сейчас его подавляли чувства, оставляя критическое мышление постоять в уголку для нервного перекура. Синие глаза следили за каждым движением мужа, ища хотя бы толику лжи. Она нарочно спрятала руки, чтобы он не прикоснулся прежде, чем этот разговор разъяснить всё от начала и до конца. Скажете ханжа. Синий чулок. Воспитанная консервативными взглядами и старыми традициями жеманность. Но госпожа Трэверс оспорила бы столь неуместные шпильки в свой адрес. Она знала за кого выходит замуж, не питая наивных иллюзий. И имела представление как должна вести себя жена и мать. Поэтому сейчас она выступала исключительно в защиту интересов семьи, чья плывущая до сегодняшнего дня по мирным волнам настоящего лодка попала в шторм. Adelinde Travers

«Очнись, мамочка. Только не умирай. Я не хотел, я не смогу сам, я так люблю тебя,», дрожащие пальцы измотанного юноши стискивают волшебную палочку. Рядом склянки с заживляющим и кроветворным зельями, испачканные в крови бинты. Он сделал все, что мог, вспомнил всё, чему успел научиться за свою недолгую летнюю стажировку, а что дальше? Фебус молился бы, если бы под жестокой луной существовали боги, а так, оставались лишь тоска, удушающий страх, ненависть к себе и упрямство. Он сорвал голос от крика и плача, только вот уже не молодой женщине не помогут сыновние мольбы и, может, милосердный будет, если она не переживает случившееся. Phoebus Howling

На слове «оборотень», Ремус настороженно замер, но головы поднимать не стал, чтобы не показывать большей заинтересованности. Вряд ли этот Билли на самом деле столкнулся с оборотнем. Тем более учась в школе, да ещё и выбравшись из такой передряги без последствий. Но вот дальнейшие слова неприятно резанули слух. Как и очередной приступ смеха, разобравший друзей.<...>Какими-нибудь мелкими лавочниками, изгоями или даже живущими среди магглов, как самые обычные люди, где-то в глубинке, запираясь на все доступные им чары, когда приходило время, оберегая свою тайну. Что же, этот не забыл, но всё равно неприятно. Для тринадцатилетнего мальчишки это трудно, а ещё невероятно грустно. Как и смех друзей, в отличие от Ремуса оценивших шутку по достоинству, напоминая, что он, на самом деле, всегда будет чужим. Remus Lupin

«Нет-нет…только не Ви. Боже..да ХВАТИТ!» — истерика с новой волной накрывает на Туни, но примешивается злость. Вырывается и бежит. Туни совсем не герой, но ведь чтобы бороться за близких не нужно быть героем. И вообще это ее вина. Отец пытается ее остановить, оттянуть назад. — Прошу, отпусти ее. Меня возьми, — с ужасом взирает ни то на зверя, ни то на человека. Что она только что сказала? Слова ведомые эмоцией «защитить» сорвались раньше. Понимает ли ЭТО человеческий язык? Новая волна ужаса охватывает. Все слишком быстро. Вот она стоит, вот кричит Поттеру, а вот уже совсем близко к чудовищу и Виолетт. Туни совсем не герой. Она не хочет умирать. Но…она не может допустить, чтобы умерла Виолетт. Где-то в глубине все же надеется на Поттера. Главное, чтобы чудовище выпустило из хватки ее подругу. Она ведь после Лили ей как сестра стала. Petunia Evans

Посреди вагона…эм…комнаты…короче, посреди пространства, один Мерлин знает, где он теперь находился — стоял табурет. На табурете лежала Распределяющая Шляпа. Не будь Питер до смерти перепуган, он бы расхохотался. Что, опять? — Я тебя не надену, — дружелюбно сообщил Питер. — О, в этом нет необходимости, — отозвалась Шляпа, — я и без того вижу, что ошиблась. Тебе не место на Гриффиндоре. В легких вдруг закончился воздух. — …как и на Слизерине, впрочем. По правде говоря, тебе не место нигде. Ты должен уйти, — из прорези рта Шляпы теперь лился голос его мамы. Джеймса. Сириуса. Ремуса. Отца, хотя его голос он даже не помнил. Целая какофония голосов, требующих, чтобы он ушёл. В глазах защипало. Peter Pettigrew

Эван злился. На то, что в очередной раз он фигура на чужой доске, которой пытаются сделать ход, на то, что отец не приемлет никакого мнения, кроме своего собственного, в вопросах распоряжения его, Эвана, жизнью, на самого себя за то, что переступил сегодня порог этого дома, а не послал всё к горгулье в пасть. Он не хотел драм. Не хотел накалять отношения, которые и так уже искрили. Не хотел рвать связей с собственной семьёй, сколько бы они не пытались дёргать его за ниточки, будто марионетку. Эван пришёл. Несмотря на то, что из-за одного этого факта уже начинал испытывать отвращение к самому себе. Evan Rosier

Бабушка тоже часто это говорила. “Мужчины – глупцы, все до единого. И чем ближе дело касается женщин – тем они глупее”. Даже сейчас, больше десяти лет спустя, Далия могла вспомнить, что в бабушкиной комнате всегда пахло созревшими, сладкими синими сливами. А мама всегда добавляла после этой фразы: “но женщина никогда не должна называть мужчину глупцом, если ее слышат хоть одни мужские уши”. Её голос и без того был очень густотой и бархатом похож на голос бабушки, но в эти моменты у нее даже тон был тот же. Это звучало, как какой-то семейный секрет, тайная формула, передающаяся по женской линии – и потому Далия особенно ярко запомнила её. Впрочем, тайны за этой фразой не оказалось. За ней была лишь строгая женская муштра, кокетливо завуалированная кружевами мудрости поколений. Dahlia Shafiq

— Нет-нет, а если я перекину банку, она разобьётся, и я умру на складе Отдела Тайн? Я от такого позора даже призраком не вернусь. – Но, к счастью, она скоро видит Уиспа и машет ему рукой, он берёт её банку и говорит, что лучше нести её так, чтобы ещё чего не потрогала. – Я больше не буду. Judith Milligan

Злость? Гнев? Страх? Что из них накатывает первым? Накатывает, душит, заставляет плотнее сжать зубы. Страх от того, что Рабастан теперь исчезнет уже навсегда. Злость на себя. На отца. На Холл, который не умеет защищать своих от своих. Становится покорной машиной в руках того, кто подходит ему по праву наследования. Какая же чертова глупость. Как он это всё ненавидит. Но больше всего Рудольфус боится однажды узнать, что его маленький брат умер. Остался одним из тел в том лесу. Одним из сердец, что бьются в каменной кладке. Замурованные. Недвижимые. Оставшиеся в каменных плитах навечно. Rodolphus Lestrange

— Просыпайся, Лютик! — Своим умением кричать шёпотом Рабастан гордился отдельно. Или, скорее, громко шипеть. И сейчас делал именно это, сидя на чужой, занавешенной пологом, кровати и тряся друга за плечи. — Есть потрясающая идея, но тебе надо встать и натянуть мантию прямо сейчас, чтобы выйти из замка не попавшись на дежурный обход. Один я не справлюсь! Ты же меня не бросишь? Все было правдой: та самая мантия уже лежала поверх одеяла, а сам Рабастан был уже одет. И успел договориться с призраками, чтобы они немного подсобили им на пути к свободе и приключениям. Оставался еще Пивз, но вряд ли полтергейст стал бы им мешать — по части сомнительного веселья он все еще был мастером. Что до компании и невозможности провернуть все одному... Нет, конечно, Рабастан мог бы отпраздновать день рождения Люциуса и без Люциуса, но это было как-то неспортивно. Rabastan Lestrange

— С днем рождения, и добро пожаловать в реальный мир! Мир магии без надзора. Магии, какой она должна быть. Впрочем... Белла еще раз внимательно разглядывает этих двух туристов и цокает языком. Лица у них медленно но верно приобретают такой оттенок, что можно ненароком подумать на то, что это закат подкрался незаметно. Начинать надо явно с чего-то попроще. — Раздевайтесь, вы оба, — безапелляционно заявляет она. — Школьные мантии, надо же додуматься... Разрешения от родителей не забыли? Bellatrix Black

— Знаю, — ответ короткий, потому что рассказать правду во всех подробностях Дамокл не был готов не только в присутствии незнакомого юноши, но, вероятно, и даже одному Арсениусу. Стыд и ужас от того, как было использовано изобретенное им зелье, наполняли душу. Он мечтал найти спасение для многих, но пока принес лишь боль и погибель. Будь Белби сейчас один и имей возможность бесцельно тратить время, то обязательно предался бы разрушительному самобичеванию, однако сложившиеся обстоятельства требовали от него максимальной сосредоточенности и быстроты действий, если он хотел хоть как-то уменьшить зло, сотворенное при помощи его эликсира. Damocles Belby